Петербургский сборникПоэты и беллетристы
Жизнь возрождается. Старый быт не воскреснет; но дружной чередой, крупные и мелкие, оживляют его явления и, разрозненные, напоминают о том, что немыслимо построить новое, грубо разрывая связь со старым. О таком слиянии нового и старого помышляла редакция сборника, оживляя милый старый обычай знаменовать святки той радостью, которою согревает нас общение с вдохновением поэта, с творчеством рассказчика. Хотелось при этом случае собрать в книжке, по мере возможности, всех подлинных деятелей художественного слова, пребывающих в Петербурге, поэтов и беллетристов, маститых и начинающих. Не все удалось сделать так, как было задумано; на содержании сборника не могла не отразиться спешность его составления; представлены не все, кого хотелось бы в нем видеть, не все представлены лучшим, что они могут дать, но все-таки читатели найдут в этом сборнике некоторый обзор наличных поэтических сил Петербурга. Одно исключение допущено в нем: включен рассказ большого писателя, не так давно — и, верим мы, не надолго — покинувшего северную столицу; редакция полагала, что это отступление будет радостно принято читателями.
В ближайшем будущем, мы надеемся, нам удастся издать по тому же типу и Московский сборник.
ПОЭТЫ
Георгий Адамович
Уносит в реку белый снег, — увы!
И медленно редеют острова,
И холодеет небо… Но хочу
Теперь я говорить слова такие,
Чтоб нежностью наполнился бы мир,
И чтобы долго эхом безутешным
Мои стихи носились бы… Хочу,
Чтоб через тысячи глухих веков,
Когда под крепким льдом уснет, быть может,
Наш опустелый край, в иной стране,
Иной влюбленный, тихо проходя
Над розовым, огромным, теплым морем
И глядя на закат, вдруг повторил
Твое двухсложное, простое имя,
Произнося его с трудом… И сразу,
Бледнее неба, был бы он охвачен
Мучительным и непонятным счастьем,
И полной безнадежностью, и чувством
Бессмертия земной любви…
Куртку потертую с беличьим мехом
Как мне забыть?
Голос ленивый небесным ли эхом
Мне заглушить?
Ночью настойчиво бьется ненастье
В шаткую дверь,
Гасит свечу… Мое бедное счастье
Где ты теперь?
Имя тебе непонятное дали.
Ты — забытье.
Или, точнее, цианистый калий
Имя твое.
Анна Ахматова
В тот давний год, когда зажглась любовь,
Как крест престольный в сердце обреченном,
Ты тихою голубкой не прильнула
К моей груди, но коршуном когтила,
Изменой первою — вином проклятья
Ты напоила друга своего.
Но час настал в зеленые глаза
Тебе глядеться, у жестоких губ
Молить напрасно сладостного дара
И клятв таких, каких ты не слыхала,
Каких еще никто не произнес.
Так отравивший воду родника
Для вслед за ним идущего в пустыне
Сам заблудился и, возжаждав сильно,
Источник роковой не узнает.
Он жадно пьет, припав к воде прозрачной
Но гибелью ли жажду утолит?
1921. Декабрь.
Наталия Грушко
Скучно в курильне… Народу немного;
Старый матрос из Калькутты, да я.
Будто случайно скрестились дороги
Его и моя.
Он полунаг. Здесь приличья так хрупки.
Щуря глаза, он бранит англичан.
Маленький бой приготовил нам трубки,
Маленький бой — Ли-Ю-Чан.
Полдень проносится в огненной пляске
Где-то вблизи, за саманной стеной.
Боже, как хочется счастья и ласки.
Боже ты мой.
Как надоело мотаться по свету:
Токио — Лондон, Москва и Париж.
Нет, гениальней не сыщешь поэта,
Чем вдохновенный гашиш.
Скоро мы будем как древние боги,
Старый матрос из Калькутты, да я.
Скрестятся снова наши дороги
В вечных садах небытия.
Кто не помыслил об измене
Своей любовнице, Мечте,
Когда, как вихрь, я мчусь по сцене
В диагональном fouetté.
Или в капризах арабески
Ногой едва коснусь земли,
Как тень давно забытой фрески
Мне рукоплещут короли.
И, словно серые вороны,
У парапета темных лож,
Следят обманутые жены
Мою ликующую ложь.
Кто-ж не помыслит об измене
Своей любовнице, Мечте,
Когда, как вихрь, я мчусь по сцене
В диагональном fouetté.
В. Зоргенфрей
В пределы предначертанного круга
Вступают две согласные судьбы…
Ты слушаешь, как северная вьюга
Раскачивает гулкие столбы.
Искрится шелк волос твоих зловеще
И, гневное молчание храня,
Ты смотришь на бессмысленные вещи, —
На ржавый снег, на сосны, на меня.
Тоска моей размеренной дремоты —
Как давний сон. И кровь во мне стучит;
Я ждал тебя. Не спрашиваю, кто ты,
Любимая. Я знаю — ты Лилит.
Темнее взор. Зрачек атласный шире,
Печальнее надменные уста —
Да, ты одна. Одна в пустынном мире.
И за тобою смертная черта.
Усмешкою смыкаются ресницы,
На лоб скользнула шелковая прядь —
Вот только эти траурные птицы
Над озером. О чем они опять?
Летний сумрак славит Бога
Небо зноем не томит.
Милосердная дорога
Привела меня к Лилит
Дремлют шелковые птицы,
Стынут стрелы хрусталя.
Под ногою у царицы
Темнокрылая земля.
Улыбнется — день зажжется,
Отвернется — кровь прольется,
Будет так, как повелит
Благосклонная Лилит.
Я целую плащ узорный
И державное кольцо,
И усмешкою покорной
Освещается лицо.
Но под царским покрывалом
Сердце легкое болит:
Об ином, о небывалом
Сумрак шепчется с Лилит.
Руку жмут еще кольца колкие,
А уж сердце летит, летит…
Ну, простимся, радость недолгая,
Солнце ночи, моя Лилит.
Легок путь — без счастья и ревности.
Не одна ли мера, скажи,
И моей легкокрылой верности
И твоей беззащитной лжи?
Только плечи запомнить тонкие,
Только шелком волос вздохнуть…
В ночь, по скату, тропами ломкими
Побреду, дойду как-нибудь.
Георгий Иванов
Вздохни, вздохни еще, чтоб душу взволновать,
Печаль моя! Мы в сумерках блуждаем
И обреченные любить и умирать
Так редко о любви и смерти вспоминаем.
Над нами утренний пустынный небосклон,
Холодный луч дробится по льду…
Печаль моя, ты слышишь слабый стон:
Тристан зовет свою Изольду.
Устанет арфа петь, устанет ветер звать
И холод овладеет кровью…
Вздохни, вздохни еще, чтоб душу взволновать
Воспоминаньем и любовью.
Я умираю, друг! Моя душа черна,
И черный парус виден в море.
Я умираю, друг! Мне гибель суждена
В разувереньи и позоре.
Нам гибель суждена и погибаем мы
За губы лживые, за солнце взора,
За этот свет, и лед, и розы, что из тьмы
Струит холодная Аврора…
Меня влечет обратно в край Гафиза,
Там зеленел моей Гюльнары взор,
И полночи сафировая риза
Над нами раскрывалась, как шатер.
И память обездоленная ищет
Везде, везде приметы тех полей,
Где лютня брошенная ждет, где свищет
Над вечной розой вечный соловей.
М. Кузмин
Без мук Младенец был рожден,
А мы рождаемся в мученьях.
Но дрогнет вещий небосклон,
Узнав о новых песнопеньях.
Не сладкий глас, а ярый крик
Прорежет тленную утробу.
Слепой зародыш не привык,
Что путь его — подобен гробу.
И не восточная звезда
Взвилась кровавым метеором,
Но впечатлелась навсегда
Она преображенным взорам.
Что дремлешь, ворожейный дух?
Мы — потаенны, сиры, наги,
Надвинув на глаза треух,
Бредут невиданные маги.
Сергей Нельдихен
Бирюзою перстня божьего
Небо нынче не заткнуто, —
Небо серое.
Но зато и в бурю осенью —